Итак, дискуссия между А.В. Соколовым и В.К. Степановым, начавшаяся с содержания библиотечного учебника по аналитико-синтетической переработке информации и дошедшая в итоге до понятий «библиотечного счастья» и «действенного гуманизма», завершена. (см. номера март, апрель, май 2013; скачать полный текст дискуссии можно здесь) Её тема оказалась настольно актуальной для философского осмысления будущего библиотек, что «УК» не мог не обратиться за комментариями ведущих специалистов отрасли. Слово экспертам. 

Ю. Н. Столяров, доктор педагогических наук, профессор, главный научный сотрудник Центра исследований книжной культуры РАН 

Состязание двух умнейших представителей нашей профессии доставило мне истинное удовольствие ‑ и по содержанию: обсуждаются самые острые, самые злободневные вопросы библиотечной деятельности, ‑ и по форме: страстной, но предельно корректной и уважительной по отношению к позиции друг друга, к состоянию библиотек, библиотечного образования. Оба оппонента убедительно аргументировали свои позиции – ссылками на статистику, авторитетные труды, среди которых заметное место занимают ссылки на их собственные предыдущие работы, в которых отстаиваемый тезис раскрыт глубже и полнее. В конечном счёте оба участника диспута сошлись в том, что в их взглядах больше сходства, чем различий, и это действительно так.

О чём же тогда, по большому счёту, спор и на чьей стороне мои симпатии?

В. К. Степанов лидер библиотехнократизма. Гуманистическую миссию библиотеки он признаёт – но, так сказать, в общем и целом. Рассуждения о ней считает малоконструктивными и потому предлагает сконцентрировать внимание – учёных, преподавателей, библиотекарей-библиографов – практиков ‑ на технологической составляющей, поскольку без неё, и он прав, библиотеки обречены на весьма скорое исчезновение. А. В. Соколов закономерно отдаёт приоритет необходимости глубокого осознания всем библиотечным сообществом ‑ и шире – государством и обществом – гуманистической миссии библиотек, а инфотехнологии предлагает понимать как вспомогательное средство движения к гуманизму.

В. К. Степанов полагает, что центр тяжести следует перенести в библиотечном образовании на изучение непрерывно обновляющихся информационных технологий, резко сократив преподавание фундаментальной части (в силу бедности её содержания. А неявно просматривается: и в силу её практической малоценности). А. В. Соколов убеждён, что фундаментальные ценности наших дисциплин в преподавании и в практической деятельности библиотек надо резко усилить, одновременно приобщая питомцев к самым современным технологиям. Приобщать, но ‑ в силу возможностей, – увы, весьма ограниченных.

Попробую высказать и обосновать своё понимание этих дилемм.

В первой коллизии принимаю, хотя и с оговорками, сторону А. В. Соколова. Библиотекарь, и прежде всего будущий, должен быть глубоко убеждён в смысле и конечной цели своей профессиональной деятельности, иначе он потеряет в ней ориентир. Что сейчас и имеет место на практике и в преподавании. И об этом смысле, об этой цели он должен слышать повседневно, осознавать их с разных сторон, они должны стать его глубинным, внутренним, сущностным убеждением. Если в течение всей прежней многотысячелетней истории библиотек эти моменты разумелись сами собой, то в современной ситуации требуется их постоянное раскрытие, акцентирование, и не просто постулирование, а детальное обоснование, аргументирование, с упором на то, что дегуманизированное общество  ‑ это общество‑самоубийца.

Но одного этого мало – и тут я усматриваю недостаточную проработку вопроса А. В. Соколовым как главным идеологом библиогуманизма – библиотекарь должен ясно понимать в чём конкретно должен проявляться его гуманизм, причём на каждом производственном участке, будь то отдел комплектования, обработки, хранения, выдачи или любой иной. Ведь сегодня многие библиотекари следят за этой острой дискуссией (а она полыхает, как пожар, не только в «Университетской книге», но буквально на всех библиотечных форумах) с большой долей недоумения: а разве они не выполняют сегодня этой своей миссии? Да посмотрите планы мероприятий любой библиотеки, начиная от самой низовой и кончая национальной: не этому ли посвящены все их мероприятия, разве библиотека призывает к чему-либо антигуманному?? Короче говоря, позиция А. В. Соколова в этом вопросе нуждается в конкретизации. Причём в конкретизации на всех уровнях, начиная с общегосударственного. Где, в каких общегосударственных документах хотя бы на уровне декларации присутствует слово «гуманизм»? Почему Соколов не предлагает включить это важнейшее положение в Основы законодательства о культуре, в Федеральный закон о библиотечном деле, Об образовании, в Государственную культурную политику, государственную программу по культуре и т.д.? Почему оно скромно прячется в Кодексе профессиональной этики библиотекаря? Почему о нём ничего не сказано в Стратегии национальной информационной безопасности, в законах о противодействии экстремистской деятельности, в Законе об информации, наносящей вред здоровью детей? Не только государство и общество недооценивают опасность дегуманизации, но и само библиотечное сообщество больше озабочено технократической информатизацией, чем осознанием и раскрытием своего главного социального предназначения. И А. В. Соколов едва ли не единственный, кто во весь голос бьёт тревогу по этому поводу, причём ему приходится убеждать прежде всего своих же коллег. которые относятся к этой проблеме довольно беспечно.

Рассмотрим вторую коллизию. В. К. Степанов правильно ухватил и ещё одну слабую позицию в концепции своего оппонента: хочет того Аркадий Васильевич или не хочет, а в его взглядах очень сильно прослеживается симпатия к книге привычной и отторжение книги электронной. Во всяком случае, при ознакомлении с его взглядами такое у меня ощущение складывается. И тут мои симпатии перемещаются в сторону В. К. Степанова. Надо исходить прежде всего из содержания документа, а не из его исторически переменчивой формы. Сколько существует гадостей в электронном виде, но едва ли их меньше и в печатном виде. И наоборот. Мы сейчас находимся точно в таком положении, что и наши средневековые коллеги в момент появления книгопечатания. Тогда практически всем казалось, что есть книги «правильные», «настоящие», т.е. рукописные, и «неправильные» ‑ печатные. При этом печатные поначалу считались не просто нежелательными, но страшно вредными, поскольку их несомненно изобрёл сам дьявол – кто же ещё мог придумать этот нечеловеческий, абсолютно бездушный способ производства книги. Для печатания самых первых книг неспроста избрали самые что ни на есть авторитетные: не будет же Сатана печатать Библию или Евангелие! Только так приходилось убеждать общественное мнение в том, что изобретение книгопечатания – дело богоугодное, а вовсе не бесовское. Библиотекари же, несмотря на это, в течение едва ли не целого века учитывали в фондах книги «харатейные» отдельно от «друкованных». Точь-в-точь как нынешние библиотекари учитывают электронные фонды наособицу от фондов… каких? Ан, тут, оказывается, и термин отсутствует. От традиционных? Но традиционными на наших глазах становятся книги электронные. Бумажных? Но «бумажные» и «электронные» не образуют пары понятий. «Аналоговых» (В. К. Степанов явно признаёт этот термин) и «цифровых»? Но и «аналог» не противостоит «цифре»[1]. 

[1] Аналоговый – 1. Принимающий любые значения, непрерывно, плавно изменяющиеся. 2.Предназначенный для осуществления операций с непрерывно изменяющимися физическими величинами.  – См.: Большой толковый словарь русского языка. СПб. : Норинт, 1998. С. 38. 

Ну и при чём тут документ с бумажным носителем? И разве нельзя распространить хоть первое, хоть второе значение этого слова на цифровой документ?

Терминологическая (=теоретическая!) неразработанность этого вопроса приводит на практике к невероятной путанице. Например, библиотекари постоянно затрудняются при заполнении статистической формы 6‑НК: чем документы аудиовизуальные отличаются от электронных? CD-ROM c записью музыки, видеофильма – в какую графу относить? Специалисты по библиографическому описанию предписывают после записи заголовка в квадратных скобках пояснять что имеется в виду: текст, электронный ресурс, ноты или что? В простоте своего прагматизма они опускают элементарные вопросы: если описан текст, но взят он из электронного ресурса, то куда он относится? Если использован хоть «текст», хоть «электронный ресурс», неужели из дальнейшего указания выходных данных непонятно к чему он относится?

Почему происходят такие несуразицы? Потому что на практике имеет место примитивный, ползучий эмпиризм (А. В. Соколов как истинный профессор и интеллигент элегантно именует его позитивизмом). Потому что В. К. Степанов как типичный представитель критикуемых А.В. Соколовым «позитивистов», или, лучше сказать, эмпириков, недооценивает значение фундаментальных знаний. Да в фундаментальных-то положениях и состоит вся суть, вся прелесть и всё значение подлинного высшего, подлинно университетского образования!

Степанов же признаёт два-три общетеоретических положения, но и то, так сказать, вынужденно, воспринимая их как дань моде. Поскольку совсем отказаться от них нельзя, неприлично, он полагает, что все их можно свернуть до одного семестра, после чего заняться действительно нужным делом. То, что из всех наших теорий он признал (сквозь зубы) весьма ограниченное их число, притом и в них не увидел большого практического прока, характеризует его как теоретика и вынуждает посочувствовать ему.

И тем не менее попробую показать важность, ‑ причём в границах только тех понятий, которые В. К. Степанов воленс-ноленс признаёт, ‑ общетеоретических знаний. Он исходит из методологического положения о том, что сущностная функция библиотеки – информационная. Этот постулат представляется ему настолько самоочевидным, что он его не обсуждает, а просто принимает к исполнению и выстраивает дальнейшие рассуждения и выводы исходя из этого представления. А что если представление о том, что информационная функция библиотеки – не только не сущностная, а что библиотека (никакая и никогда) вообще её не выполняет, т.е. эта функция ей несвойственна в сущности? Если В. К. Степанов с этой идеей не согласен, он должен бы был в своих рассуждениях выдвинуть контраргументы. А если высказанная мысль Вадима Константиновича своей неожиданностью огорошит, то это означает, что он за общетеоретической дискуссией на эту тему не следит (за ненадобностью, по его убеждению, самой дискуссии). А что если вдруг в итоге обсуждения выяснится, что информационную функцию выполняет документ как часть библиотечного фонда, а уже библиотечный фонд имеет функцию иную, не информационную. Функция библиотеки как ещё более сложной системы и вовсе не может быть сведена к функции своей подсистемы и тем более одного из множества элементов. Но если сущностная функция библиотеки не информационная, то буквально все построения В. К. Степанова лишаются опоры и падают в бездну. Так следует ли библиотекаря – как будущего, так и сегодняшнего – обстоятельно ввести в курс общего представления о сущности библиотеки, о классификации и систематике её функций, чтобы затем к выбору и исполнению функций он подходил осмысленно? Вот здесь утвердительный ответ действительно самоочевиден.

Примем, далее, представления В. К. Степанова о направлениях работы, в которых, с его точки зрения, выражается подлинный библиотечный гуманизм. Первое из них – «грамотный отбор в фонд источников, которые достойны прочтения, просмотра или прослушивания читателями конкретной библиотеки». Так, значит, прежде чем обучать пользованию современными инфотехнологиями, будущему профессионалу следует преподать общую и частную теорию библиотечного отбора, теорию библиографической эвристики, ‑ не так ли? Требуется время, чтобы эти теории постоянно разрабатывать, требуется учебное время, чтобы их преподносить.

Второе направление, по В. К. Степанову, ‑ «помощь читателям в решении проблем, связанных с поиском и оценкой пертинентной для них информации…». Так, значит, сначала надо разработать, а заем ухитриться квалифицированно преподать теорию пертинентности и релевантности, критерии оценки предоставляемой информации с точки зрения эффективности и – отдельно – качества этих критериев. А также и многое другое, что и составляет суть современных остроактуальных теоретических библиотечно-библиографических разработок.

Третье направление – «распространение информационной культуры, неотъемлемым элементом которой является умение распознавать и противостоять манипулированию сознанием и индивидуума или общественной группы». Но, помилуйте, именно этим на протяжении десятилетий и занимается, например, профессор Кемеровского государственного университета культуры и искусств Н. И. Гендина, выйдя со своими предложениями на международный уровень и получив всемирное признание. К тому же, оказывается, надо на библиотечных факультетах вводить ещё курс «Нейролингвистическое программирование». А где взять время и для этого? Уж не потеснить ли слегка темы «Новые информационные технологии»?

Наконец, четвёртое выражение библиотечного гуманизма – «создание творческой атмосферы, стимулирующей познавательную активность посетителей библиотеки». Это предполагает наличие как общетеоретической подготовки – знания педагогики, психологии, теории социальных коммуникаций, ‑ так и методики проведения индивидуальной, групповой и массовой работы библиотек, с учётом динамичных политических, экономических, идеологических, культурологических и иных изменений, происходящих в обществе. Познавательная активность культивируется широкой ориентацией читателя в состоянии естественных, технических, гуманитарных областей общественного развития. Если иметь квалифицированного представления о них студент не будет, грош цена его суперсовременной информационно-технологической грамотности.

Надо же всё это понимать, прежде чем призывать свести преподавание перечисленных моментов (а сколько их осталось за этими скобками!) в один семестр. А как только поймёшь, что на всё это требуется время, и большое, то – уверен ‑ легковесность позиции информационного ратоборца станет ясна не только всем, кто вникает в развернувшуюся полемику между двумя мэтрами, но и самому В. К. Степанову. Потому что А. В. Соколов-то именно такие и подобные направления и имел в виду, когда перечислял набор дисциплин учебного плана. И в учебнике «Аналитико-синтетическая переработка информации», редактором и одним из авторов которого он является, именно эту линию и проводит. Исполать ему, детинушке!

Стремление же вместо того, чтобы взвешенно сочетать фундаментальную и прикладную подготовку, всего лишь по-быстрому ознакомить студента с сиюминутными новейшими информационными технологиями, – это для вуза заведомо проигрышная позиция. Во-первых, за этими технологиями не угонишься: сам В. К. Степанов пишет, что переучивать надо каждые два года. Значит, успевать переучивать, причём непрерывно, придётся только самих преподавателей. Студентов обучать первые два года бессмысленно: к четвёртому курсу, как уверяет В. К. Степанов, технологии кардинально изменятся. Спешно натаскивать их перед госэкзаменом? Но их знаний хватит только на последующие два года, а что дальше? Во-вторых, это будет не фундаментальная университетская, а элементарная курсовая подготовка.

Выход видится в другом: вузы дают глубокие, основательные теоретические знания, знакомят с основными тенденциями и направлениями технологического развития. Собственно информационно-технологическую подготовку студенты по мере возможности получают в учебных лабораториях и на производственной практике. Их фундаментальная подготовка подкрепляется непрерывным дополнительным образованием по месту работы (концепция образования в течение всей жизни). И пусть каждый уровень образования будет силён в своей области, пусть они подпирают друга, а не выясняют кто из них нужнее и прогрессивнее.

Ну а в целом – повторюсь: диспут получился остроактуальным, чрезвычайно содержательным. Противники оказались достойными друг друга и по уровню интеллекта, и по заинтересованности, горячности, с которой отстаивают свои позиции, и по силе аргументации. Редакция «Университетской книги» и в этой теме нашла золотую жилу, которую надо разрабатывать дальше, организовав экспертный опрос специалистов по самому жгучему вопросу современной библиотечной философии, современного библиотечного дела.