Директор Российского института истории искусств (РИИИ) Татьяна Клявина уволена по инициативе Министерства культуры. Этому событию предшествовал затяжной скандал, возникший после того, как петербургские искусствоведы заявили о намерениях Минкульта присоединить РИИИ к московскому НИИ культурологии. Корреспондент «Известий» выяснил у Татьяны Клявиной подробности увольнения.

— Как вы узнали о решении Минкульта?

 — Меня вызвали телеграммой первого заместителя министра прибыть в Москву для решения организационных вопросов. На столе заместителя лежали подписанные министром приказы о моем увольнении, два варианта — по собственному желанию и по инициативе учредителя. Желания у меня не было, и я выбрала решение министра.

 — В мае министр Мединский заявлял, что с институтом ничего страшного не случится.

— Ну ничего страшного и не случилось, просто сняли директора. Я была в какой-то степени разменной картой этой игры, с октября месяца понимая, что последуют какие-то замены. 

— Ваш уход вписывается в цепь увольнений директоров институтов — Дмитрий Трубочкин ушел из Института искусствознания, Кирилл Разлогов покинул Российский институт культурологии, Юрий Веденин уволился из НИИ культурного и природного наследия. Какие цели, на ваш взгляд, преследует Минкульт?

— С одной стороны, можно сказать, что приходит новая команда, которая ведет новую политику. Какая будет политика, мы увидим после того, как придут новые директора. Наталья Сиповская, новый директор Института искусствознания, дала много интервью на своем посту и в них высказывала очень здравую позицию. Про других я ничего не слышала. А если говорить о каких-то скрытых мотивах, они мне неизвестны.

— О слиянии РИИИ с НИИ культурологии речи уже не идет?

— Нет, этот вопрос снят во многом благодаря твердой позиции коллектива и петербургской общественности. Министерство, наверное, оценило, что институт это не какое-то бюджетное пустое место, где люди сидят, ничего не делают и получают зарплаты. У нас (говорю по-прежнему «у нас»), в Российском институте истории искусств, всё есть: есть сотрудники, есть активная работа, коллектив, традиции, школа и, наконец, молодежь, которая ценит институт и ужасно переживает эту историю. 

— Решился ли вопрос с зарплатами?

— Ни одной копейки нам не добавили. Зарплаты нужно было поднять до 30 тыс., мы сумели только до 29. Дальше у нас ресурсов нет.

— Поднимали за счет сокращения мест?

— Да, люди увольнялись. С начала мая уволились человек 11, кто-то переведен на полставки, некоторые пожилые исследователи ушли на четверть ставки. Но это общая практика, так сейчас происходит во всех институтах и вузах. Выбраться из этой западни без дополнительных вливаний очень трудно. Судя по всему, вливаний не будет.

— Многие объясняли внимание Министерства культуры к РИИИ желанием освободить здание в историческом центре Петербурга. 

— За время моего директорства я пережила четыре наезда на это здание, причем два из них были очень серьезные. Когда институт находится на Исаакиевской площади в отремонтированном и отреставрированном графском особняке, эта тема будет актуальна всегда. В любое время найдутся люди, которым это здание понравится.

— Претензии к руководству РИИИ начали поступать после прихода Мединского?

— Да, началось всё где-то год назад, на первом совещании директоров исследовательских институтов у Ивана Ивановича Демидова (заместитель Мединского. — «Известия»). С тех пор руководство институтов и сами институты попали под давление с неясными целями.

Но я бы хотела подчеркнуть, что на самом деле при всем негативе, который обратился против меня, Разлогова и Трубочкина, в этом процессе есть некое рациональное зерно — институты за год сильно встряхнулись. За январь, февраль и март мы подготовили концепцию о том, в какую сторону должна развиваться наука и как мы должны меняться, чтобы соответствовать современности. С тех пор я и сотрудники стали смотреть на многие вещи по-другому. Они писали свои книги, совсем не думая о том, как их научная работа вписывается в общий контекст. В случае если институт не будет разгромлен, этот новый опыт скажется на работе очень положительно.

— У Зубовского института есть концепция развития?

— У нас сейчас есть две концепции. Первую готовила я с небольшой группой коллег, опираясь на ряд опросов, проведенных в институте. Мы попросили каждого сотрудника написать, как он видит институт через 10 лет и себя в нем. Конкретно. Сделали некую дорожную карту движения по вписыванию гуманитарных проектов в современную информационную коммуникативную ситуацию. Это стало ответом на требование министра о том, что продукт, который мы производим, должен помогать нам зарабатывать деньги. Впрочем, наши планы оказались никому не нужны и концепцию отклонили. А буквально недавно, пока я была на больничном, сотрудники подготовили новую, более традиционную концепцию развития, которую разослали ведущим ученым России и мира, чтобы они ее отрецензировали. Мы попросили Министерство культуры согласовать нам этих экспертов, но насколько я знаю, ответа не последовало.

— У Министерства культуры есть свое видение развития РИИИ?

— Наверное, нет, но по этому поводу сейчас идут переговоры. Проблема в том, что в гуманитарных исследовательских проектах невозможно поменять всё кардинально. У вас есть некий личный состав ваших ученых — 50–70 человек исследователей, и вы их не измените. Если человек 30 лет занимался византийской культурой, он не может взять и написать, каким должен быть профиль библиотекаря в 2013 году. С прикладниками сейчас проблема, так как долгие годы их старательно изводили, а теперь вдруг потребовали вернуть. На эти жалкие копейки, на которые финансировался институт, люди занимались тем, чем считали нужным и где они знали свое дело. Вопрос в том, как сохранить баланс. Когда Зубов придумал наш институт, он пытался его соблюсти — были сектора, которые занимались практическими вещами, а были те, которые занимались теорией, очень важными исследованиями. Это было идеальное управление.

Известия