Реформа РАН вызвала резкий протест ученых и всех понимающих, как наука живет и умирает. Но после подписания закона страсти чуть улеглись, хотя редакция оказалась из худших. Пожар пригасил годичный мораторий на сильные решения. Было объявлено, что на институтах и сотрудниках реформа не отразится (пока). Новое начальство занялось обустройством себя: созданием Федерального агентства научных организаций (ФАНО). Дополнительные чудеса в регулярном документообороте появлялись (необходимость писать отчеты теперь уже три раза в год, указывать толщину корешков книг и проч.), однако это началось еще до реформы и было воспринято как привычное извращение.

На очереди следующий этап, когда новая система руководства наукой начнет реально наукой руководить. И хотя объявили, что вмешиваться в сам процесс никто не намерен, верить этому трудно. Для такого вмешательства данная система отношений предоставляет все формальные и ресурсные возможности, а чтобы аппарат своим шансом не воспользовался — это из области ненаучной фантастики. Чаще наоборот: бюрократия осуществляет системную экспансию за пределы формально очерченных полномочий. Доказано опытом и описано многократно. Кроме того, есть много путей влияния косвенного, но ничуть не менее фатального по результату. Если какая-нибудь бюрократия этот закон природы опровергнет, то точно не российская.

Рецепты извне

И вот первый звонок: «План мероприятий ФАНО России» — дорожная карта повышения эффективности отечественной науки. Не спрашивай, по ком звякнул колокольчик. Эта система оценки результативности — упрощенная до примитива и абсолютно формализованная — легко поставит на грань выживания целые научные направления. Не так давно Австралия, тоже впавшая в методологический провинциализм, именно это уже проходила.

Горизонт мысли и качество текста видны с первых слов: «Развитие науки и технологий через развитие фундаментальных научных исследований включает в себя развитие фундаментальных научных исследований; развитие системы инструментов финансирования науки на конкурсной основе». Все. Больше ничего не включает. Такие тавтологии (буквально: развитие науки через развитие исследований включает развитие исследований) не проходят даже в быту. Но не здесь: «Введение эффективного контракта в государственных научных организациях включает в себя разработку и внедрение механизмов эффективного контракта с научными работниками государственных научных организаций…».

Похоже, идея здесь — создать систему, позволяющую руководить наукой извне, в пределе ничего в ней не понимая, но опираясь на формальные индикаторы, считающиеся объективными. Чем больше формализации, тем меньше значит мнение профессионального сообщества и тем сильнее позиции внешнего управления. Когда иерархия ценностей и авторитетов в «цеху» формируется по сложным законам профессии как уникального института, внешнему менеджменту остаются технические функции. Если же состояние науки определяют не ее самоанализ и самочувствие, а вставляемые извне «градусники», то и рецепты прописывают извне. Что и требовалось.

Такого рода внешняя среда и в своей рецептуре, как правило, сугубо формальна, работает в системе знаков, а не реалий. Что можно возразить против «конкурсной основы»? Ничего — кроме того, что в наших условиях проблема не в идее, а в реализации, с которой и надо начинать. Все это уже проходили с конкурсной системой госзакупок (печальный опыт бывшего 94-ФЗ). Там тоже с самого начала любой студент мог проконсультировать руководство страны, как в наших условиях превратить конкурсы в инструмент коррупции, в фактор потерь и стагнации. Суверенная бюрократия тем и отличается, что даже самые либеральные и правильные меры она технично превращает в средства расширения зоны своего присутствия и влияния. Это идеально показали попытки «внедрить» европейский «Новый подход» в нашу систему технического регулирования, фактически обнулив эффект от норм прямого действия. Так и здесь: на уровне общих слов эта дорожная карта может привести куда угодно, и рисков здесь много больше шансов на лучшее.

Формализм более всего виден в системе оценки результативности. Успех здесь определяется статистикой публикаций: в «рецензируемых» журналах, в международной системе Web of Science, в РИНЦ (Российский индекс научного цитирования). Но уже известно: прямая опора на библиометрию приводит к росту числа статей, но не смыслов. Одни начинают изготовлять больше публикаций на том же результате (салями-слайсинг) — другие, более занятые делом, проваливаются на этом фоне со всеми вытекающими для статусов, приоритетов и деления ресурсов. Типичный «сдвиг мотива на цель». Уже сейчас понятно, как специально обученные команды накачивают индексы цитирования генералам от науки, как можно коммерциализировать раздувание библиометрии и т. п.

Наша самобытность (идентичность, культурный код) часто сводится к тому, чтобы заимствовать западные образцы и идеи, от которых там уже давно отказались. В развитых странах прямое использование библиометрии в управлении наукой законодательно (!) запрещено в целом ряде отраслей точного знания и для всей гуманитаристики. У нас же с этим носятся как с любимым детищем, хотя в мире это чадо уже давно прикопали как «деформирующее научный ландшафт».

Особое дело — международные базы данных. Они крайне избирательны, что создает проблемы даже для Европы на фоне США. Россия в этом плане вообще на грани сегрегации, в том числе из-за языкового барьера, часто непреодолимого. Есть целые направления, крайне важные для страны, работы в которых никто не станет переводить, а тем более печатать за рубежом в принципе, уже по тематике. Что касается РИНЦ, то этот институт надо сначала отладить и лишь потом использовать как рабочий инструмент.

Отдельная тема — общественные науки, философия. Если в обычной науке «внедрение результата» происходит вовне, в технической среде, то философский или, например, политологический текст часто «внедряется» прямо в процессе чтения. Постнеклассическая наука вступает с обществом в регулярную коммуникацию, постсовременная философия одним своим крылом уходит в неудобочитаемую эзотерику, но другим — включается в жизнь, в «смазывание поверхностей» (Ричард Рорти) между людьми и знанием, наукой и властью, обществом и государством, между социальными стратами и целыми культурами. Это совершенно другая стратегия письма и публикаций, но здесь предлагаемая оценка результативности со своей старой академичностью и прямым копированием опыта естественных наук оставляет за бортом как раз самое «внедряемое», в том числе в публикациях. Да и в целом эта карта даже не предполагает границы между «науками о природе» и «науками о духе».

Как добить пациента

Дух формализма всегда порождает очковтирательство — и в науке, и в управлении. Имитация видна и в самом документе. Длинные таблицы с цифрами вставлены там, где смысл исчерпывается одной фразой. Три четверти текста занимает… простой перечень учреждений, подведомственных ФАНО (без чего все как-то очень кургузо). Это как в карту маршрута вложить для объема список возможных пассажиров.

Стратегических проблем как минимум три.

Критерии и параметры оценки результативности недопустимо упрощены, формализованы и напрочь игнорируют механизмы, реально работающие в сообществе. Элементарные решения предложены там, где действует целая наука о науке. Такие системы сплошь и рядом не работают даже в усреднении, но уникальное гробят с гарантией. Аргумент о том, что академики сами все искажают, отпадает: не с теми говорили.

Неясно, какова роль сообщества ученых в предлагаемой системе планирования работ и перераспределения ресурсов, хотя в зависимости от этого «карта» может вести в прямо противоположных направлениях.

Главное же в грубом «выпиливании» проблемы из контекста. Стратегия повышения эффективности науки должна начинаться с выявления причин ее реальной неэффективности, а эти причины в целом находятся вне собственно науки. Это проблемы состояния, вектора и стратегии развития всего общества, включая политику и экономику. Если же делать вид, что все решаемо внутри самой науки, такими лекарствами можно и вовсе добить пациента.

Автор Александр Рубцов, обозреватель культурной политики, философ

Ведомости