В профессиональном сообществе принято говорить о существенных различиях между отечественной высшей школой и зарубежной. Обычно дискуссии сводятся к тому, что в России традиционно сильна теоретическая подготовка, а Запад славится ориентацией на практику. Как на самом деле обстоят дела? В этом поможет разобраться уникальный опыт зарубежных учёных российского происхождения, встреча с которыми состоялась в рамках Зимней школы преподавателя образовательной платформы «Юрайт».

Андрей СТАРИНЕЦ, профессор физического факультета Оксфордского университета, научный сотрудник Центра теоретической физики имени Рудольфа Пайерлса (Великобритания)

— Андрей, Вы работаете в Оксфорде, преподавали в МГУ имени М.В. Ломоносова. Каково Ваше представление о преимуществах и недостатках отечественной и зарубежной систем?

— Различия, безусловно, присутствуют, да и в самом западном образовании они тоже очевидны. Существуют так называемая англосаксонская модель образования и континентальная (она же немецкая, французская). В определённом смысле Россия в XIX в. унаследовала континентальную модель, которую Советский Союз развил. Будучи чрезвычайно инерционной, она и поныне присутствует в России и на постсоветском пространстве.

Англосаксонская модель, которая реализуется в Оксфорде, отличается любопытной спецификой, а именно фрагментарностью образования. Общая философия такова, что нет комплексного подхода. На физфаке МГУ имени М.В. Ломоносова, например, обучение длится пять с половиной лет, и оно организовано хорошо продуманными кругами. Студенты, как правило, приходят уже неплохо подготовленными в школе, при этом несколько лет им читают курсы общей физики. Одновременно идут курсы по математике. То есть людей готовят через два года заняться физикой на более высоком уровне теоретической науки. Это следующий круг. А последние курсы — специализация.

В англосаксонской матрице ничего подобного нет. Человек приходит на первый курс, и ему предлагают набор дисциплин, которые читают отдельные преподаватели. Это никак не связано в общую схему. Ему могут прочитать теорию относительности и тут же — теорию жидкости. Нет отдельных математических курсов. Человек может окончить физфак Оксфорда и не знать, что такое полюс конкретной функции. Философия такова, что умный студент сам поймёт, что ему нужно, и станет профессионалом. А тот, кто не очень талантлив, — ну что ж, как повезёт.

Я как-то посчитал, сколько лет на обучение тратит студент в Оксфорде и на физфаке МГУ. Разница один к трём. У московского студента в три раза больше курсов, чем у оксфордского. А значит, последний должен расширить своё обучение самостоятельными занятиями, поняв, что ему нужно, найти дополнительную информацию, а на это способны далеко не все.

В России важно сохранить советское наследие — не в смысле какого-то артефакта, а как живую воспроизводящуюся систему методических подходов, но на новом техническом уровне.

— А как различаются методики, технологии взаимодействия преподавателей и студентов?

— Советская система отлично работала. Были методические пособия, семинарские занятия и лекции прекрасно коррелировали. Вся работа осуществлялась огромным штатом высококвалифицированных преподавателей, которые на семинарах разъясняли суть теории. В Оксфорде и Кембридже такого нет, за одним исключением. Здесь имеют место индивидуальные занятия — аналог семинарских занятий, но только для двух-трёх человек. На мой взгляд, это пустая трата ресурсов. Здесь нет выстроенного вектора развития: от первого курса до аспирантуры. Это дорого, британцы не могут себе такое позволить.

В России сложившуюся практику следует обязательно сохранить. Но учесть, что серьёзные проблемы здесь связаны с отсутствием связки между студентами и учёными, работающими на переднем крае науки. К сожалению, в России осталось не так много учёных с мировым именем.

— Очевидно, что многое зависит от контингента, от тех, кто приходит в университет.

— Да, это очень важно. Оксфорд крайне обеспокоен снижением качества школьного образования. Университет проводит свои собственные экзамены, точно так же, как и в советское время в МГУ: два письменных (по математике и по физике) и три устных. Устные экзамены, или интервью, — это решение задач у доски. Результаты суммируются, при этом оценивают, из какой школы абитуриент. Например, если два человека наберут одинаковое число баллов и один закончил очень сильную школу, а другой приехал из глубинки, то возьмут второго, потому что при прочих равных условиях он более талантлив.

— В России присутствуют как идеализация западного образования, так и его демонизация с точки зрения этических норм. Как устроена жизнь в этом отношении?

— Нельзя сказать, что преподавание естественнонаучных дисциплин подвержено цензуре, если не вспоминать эксцессов с генетикой. Есть известный случай замечательного учёного Джейсма Отсона, первооткрывателя ДНК: он имел неосторожность высказаться по поводу научных исследований, связанных с корреляцией по расовым параметрам. В научном сообществе его просто уничтожили, заставив публично извиняться. Это пример совершенно омерзительной цензуры. В физике я с подобным не встречался, но в гуманитарных дисциплинах такое заметно. Западное общество в этом отношении совершенно тоталитарно. Вы не можете свободно высказать своё мнение по целому набору вопросов, иначе просто выпадете из профессионального сообщества и даже не заметите, как это произойдёт.

— А кто следит за соблюдением таких норм?

— Конечно, специального органа нет, но энтузиасты всегда находятся. Например, я провёл 10 лет в США и там студенты запросто доносят на своих преподавателей. В Англии с подобным не сталкивался. На самом деле всё не так плохо, но в этом неприятно жить. Если вы публично что-то скажете, то, вероятнее всего, последствия не заставят себя ждать.

Оксфордский университет

— Что значит академическая репутация применительно к западной системе образования? Как она складывается, из чего состоит, как её нужно поддерживать?

— Репутация — понятие, характерное не столько для образования, сколько для научной работы. Академическая репутация, пожалуй, единственное, что есть у исследователя. Индексы цитирования, Хирша — всё это вторичные параметры. Когда речь идёт о приёме на работу на профессорские должности и т.п., оценивают прежде всего репутацию, т.е. обращают внимание на рекомендательные письма от коллег, которым доверяют. В России, если требуется рекомендация, то вы сами её сочиняете, а руководитель подписывает. Это совершенно немыслимо для Запада — здесь всё держится на репутационных параметрах: вы ведёте грамотную научную работу, не обманываете, не выпускаете слабые исследования. Такие работы сразу видно. Их могут цитировать, но по гамбургскому счёту среди профессионального сообщества все «дутые» показатели не имеют никакого значения. Как оценивается, например, научная работа физфака Оксфорда? Раз в пять лет исследователи могут номинировать пять-шесть своих лучших статей. Все эти публикации рассматриваются анонимными рефери в разных странах. От полученных баллов зависит многое, в том числе и финансирование факультета. Эта практика называется Peer Review.

— В российском сознании существует представление об утечке мозгов: люди получают фундаментальное образование в нашей стране, а потом уезжают на Запад и поступают там в магистратуру и аспирантуру. Чем зарубежные университеты их привлекают? Нужно ли с этим бороться?

— Действительно, по-прежнему, несмотря на то что прошло 30 лет после распада СССР, работает этот «пылесос», просто потому, что советская образовательная модель (в особенности школа и первые курсы вуза) очень эффективна. Люди получают качественную подготовку, которая ценится в мире. После четвёртого курса человек задумывается о том, что ему делать дальше. Например, он хочет заниматься теорией струн или конформной теорией поля. А где это сделать? В вузе вроде бы есть один человек, который пишет статьи по этой теме. Но с кем он работает, насколько известен? Становится понятно, что передний край науки проходит вне России. Поэтому молодые люди стремятся попасть туда, где есть сильные исследователи, у которых можно чему-то научиться. Конечно, это ещё и юношеское желание посмотреть мир, узнать, как работают учёные в разных странах.

Считаю, что ничего катастрофического в этом нет. Но в России должны быть созданы условия, чтобы, получив бесценный опыт работы в разных странах, молодые люди могли вернуться и работать по специальности на родине. С годами тяга к перемене мест угасает: могу судить по собственному опыту. Но уехать в аспирантуру или магистратуру, побыть постдоком в разных странах, а потом вернуться домой профессором — это нормальная практика. В Китае целые программы направлены на это. Во всём мире университеты держат связь со своими выпускниками, следят за их карьерой. Потом, когда открываются вакансии, приглашают на работу. В России такого нет, и ниша возможностей огромна.

— Какова нагрузка оксфордского профессора, как её считают?

— Опыт моей работы говорит о том, что заниматься на высоком уровне серьёзными научными исследованиями и одновременно преподавать невозможно. Можно эффективно делать одно дело. Скажем, я читаю общую теорию относительности. Для того чтобы серьёзно заниматься преподаванием этого небольшого курса, я трачу дни на подготовку, проверку домашних заданий, хотя формальная нагрузка у меня — девять контактных часов в неделю: это время я должен провести со студентами. На мой взгляд, это очень высокая нагрузка для человека, основной задачей которого являются научные исследования (а я научный работник, для меня преподавание — не главная часть деятельности). Должны быть специалисты, занимающиеся преподаванием на высоком уровне, и их нужно поощрять так же, как и научную работу. Совмещение немедленно ведёт к халтуре.

Юрий ПОЛИКАНОВ, профессор департамента биологических наук (факультет свободных искусств и наук) университета Иллинойса

— Юрий, может ли человек быть хорошим учёным и эффективным преподавателем одновременно? Хватит ли у него на это времени, ресурсов, сил?

— Это скорее картинка из голливудского фильма. Теоретически может, но по факту такое случается довольно редко. В большинстве американских университетов на ранних курсах, когда предметы ещё не очень сложные, преподают лекторы, которые, кроме этого, больше ничем не занимаются. По мере того как студенты продвигаются дальше, к преподаванию подключаются профессора, имеющие свои лаборатории и проводящие исследования. И здесь это обязанность, для одних бóльшая, для других — меньшая. Принято, что студентов должны учить люди, находящиеся на переднем фронте науки. Например, 80% зарплаты я получаю за то, что преподаю, веду несколько курсов. Но оценивают мою продуктивность и эффективность исключительно по успеху моих исследований: сколько грантов я привлёк в университет, сколько статей опубликовал, в каких журналах и т.д. Приоритеты расставлены таким образом, что на первом месте — исследования. И если я не стану получать гранты, публиковаться, проводить исследования, даже если буду талантливым педагогом, меня просто понизят в должности и заставят преподавать 100% времени. Однако заниматься всё время исследованиями тоже нельзя: система не разрешит этого делать.

— Сколько студентов Вы учите как профессор? Каков размер групп? Аудиторная нагрузка?

— Я преподаю биохимию, на потоке 350 студентов-бакалавров. Ещё веду курс у аспирантов, их около 20 человек. В зависимости от размера курса нам выделяют ассистентов из числа аспирантов. Они за это получают стипендию от университета. На сотню студентов полагается один ассистент. Его задача — помогать ставить оценки и участвовать в том, что называется «офисные часы» — специально выделенное время, когда студент может прийти и поговорить с преподавателем. Это делается для того, чтобы студенты могли прояснить какие-то вопросы после лекции. 90% времени в семестре на них, конечно, никто не ходит, а перед экзаменами начинается лавина.

Курс, рассчитанный на 350 студентов, — две лекции в неделю по два часа. Подготовка занимает намного больше времени: на один час лекции уходит 10 часов, не считая встреч со студентами и ответов на вопросы по электронной почте. В реальности очень сложно оценить время, которое затрачивается на активность, связанную с преподаванием.

— Кто-либо вмешивается в содержание курса или это Ваша ответственность?

— Данный вопрос лежит в плоскости этики. По большому счёту серьёзных ограничений нет. Я могу в своём курсе давать всё что захочется. Понятно, что биохимия, как любой предмет, подразумевает определённые темы, которые везде одинаковы. Они могут идти в разной последовательности, но это всегда один и тот же набор. Что касается контроля, то во всех университетах есть понятие Review. Раз в год кто-либо из старших коллег приходит на лекции и затем выносит свой вердикт. Но главными оценщиками являются сами студенты. Мы их призываем по окончании семестра писать отзывы: что не понравилось, что профессор делает не так.

Университет Иллинойса

— Как происходит актуализация контента курса?

— Конечно, курс не перерабатывается полностью ежегодно. Но при этом перед каждой лекцией возможны дополнения: интересные примеры, сравнения, аналогии.

— Есть ли у преподавателя обязанность отслеживать посещаемость, мотивировать студентов?

— Это не обязанность, а долг любого преподавателя — заинтересовать студентов в своём предмете. Следует сказать, что в подавляющем большинстве американских вузов есть понятие индивидуальной образовательной траектории. В России студенты поступают на факультеты, а в США — одним потоком. Затем каждый регистрируется на определённые курсы, при этом нельзя выбрать сложный, не пройдя более простой. И из-за того что они выбирают курсы сами, какая-то мотивация изначально присутствует. Другой стимул (хотя на него не нужно всё списывать) финансовый. Здесь все платят за обучение, причём средства немаленькие. Но тоже не всё так просто. Казалось бы, тот, кто платит за себя, будет учиться лучше, чем тот, за кого платят родители. Однако тот, кто платит сам, вынужден работать и у него остаётся очень мало времени на учёбу. Из-за этого такой студент не может показывать высокие результаты и в итоге, имея хорошую мотивацию, не попадает в топ успешных. Пожалуй, самой важной оказывается способность преподавателя завлечь студента, рассказав о предмете не словами из учебника.

— Как устроено оценивание по курсу?

— Когда я был студентом, основным форматом являлся устный экзамен, при котором нельзя исключить предвзятость и необъективность. У 350 человек невозможно принять экзамен устно, да и должны быть определённые стандарты. У нас в течение семестра четыре экзамена, за каждый можно получить максимум 100 баллов. Есть дополнительные задания, за которые добавляются 5% к итоговому баллу. 90 баллов и выше — это «отлично». 75–90 баллов — «хорошо» и т.д.

— На что эти оценки влияют?

— Есть важный параметр, который называется GPA. Это некое цифровое мерило успешности студента во время обучения. Основу его составляют оценки по каждому предмету. У абсолютного отличника GPA равен 4,0.

— Есть ли у Вас рецепт успеха? На что нужно обращать внимание?

— Каждому нужно заниматься тем, что ему нравится. Только в таком случае можно достичь высоких результатов. Собственно говоря, это и нужно транслировать студентам. Если им не нравится то, чем они занимаются, не поздно сменить направление, особенно сейчас, когда столько возможностей связано со свободными образовательными траекториями. Важно оставаться собой, не изменяя истинным интересам и не забывая, что сила всегда в идее и в правде.

Опубликовано в номере апрель 2021