В 2023 г. приступил к работе сгоревший в 2015 г. Институт научной информации по общественным наукам Российской академии наук (ИНИОН) РАН. Торжественное открытие института в новом здании запланировано на осень 2023 г., а пока учреждение продолжает расширять направления деятельности. В новых условиях особый акцент делается на вклад российских научного и экспертного сообществ в инновационно-технологическое развитие страны.

О планах научной деятельности ИНИОН РАН, о возможностях института по продвижению российских научных журналов и монографий за рубежом, о сохранении и пополнении уникальных библиотечных фондов, о привлечении молодёжи в науку шла речь в рамках пресс-конференции, состоявшейся на площадке МИА «Россия сегодня».

Как российская наука справляется с актуальными вызовами? Какие задачи перед ней стоят сегодня?

Алексей КУЗНЕЦОВ, директор ИНИОН РАН:

— Мы уже практически приступили к реальной работе, завершается переезд научных подразделений. Активно проводятся научные мероприятия. Оживились учёные-гуманитарии, ведь развитие общества невозможно без наличия гуманитарного базиса. Долгие годы у нас был крен в технологическую сторону и недооценивалась роль языка, истории, литературы. Считалось, что языковеды необходимы, но для формирования компьютерных поисковиков и т.п. Действительно, такие работы ведутся, но сохранение и продвижение русской культуры оказалось очень важным, поскольку события 2022 г. показали, что страны сильны не одним размером ВВП.

Сейчас коллектив ИНИОН воодушевлён, мы на подъёме, и осенью должна заработать фундаментальная библиотека в новом здании. Технически перевозить фонд, обеспыливать — небыстрое дело. Пока не завершён монтаж центра обработки данных. Но уже в августе — сентябре на компьютерах института будет установлена китайская база полных текстов журналов с 1994 г. по 2023-й по истории, филологии и философии. Закупаем более 1 тыс. свежих иностранных книг на английском, французском, немецком, арабском языках.

Владимир ИВАНОВ, член-корреспондент РАН, заместитель президента РАН:

— События последних лет показали, что надо по-другому взглянуть на роль науки в обществе и экономике. Несколько лет назад была сформулирована такая концепция, которая называется «гуманитарно-технологическая революция». Суть её в том, что любые технологии должны быть направлены на решение конкретных проблем человека. Кроме того, гуманитарная наука тоже включает технологии. Самый простой пример — выборы.

Сейчас на передний план выходит ещё одна задача. Последние 30 лет мы жили в парадигме того, что существует международное разделение труда и каждый занимается своим делом. После введения санкций оказалось, что нам не всегда хватает технологий, которыми мы располагаем, и без зарубежных продуктов развиваться достаточно сложно. Стоит вопрос о том, чтобы переходить к экономике полного инновационного цикла. Мы имеем два самых важных ресурса: природный и человеческий, их необходимо научиться эффективно использовать. Возможно ли это в принципе? Да: США живут именно по такой схеме, активно запуская в экономику свои собственные ресурсы. Именно поэтому они удерживают многие мировые рынки. Необходимо внимательно проанализировать ситуацию и выработать политику наших действий.

ИНИОН РАН изначально задумывался так, чтобы стать интегратором различных дисциплин. В институте родилось такое направление, как науковедение. Как оно развивается сегодня, что поменялось, как трансформировалась стратегия?

Елена ГРЕБЕНЩИКОВА, заместитель директора ИНИОН РАН по научной работе, руководитель Центра научно-информационных исследований по науке, образованию и технологиям:

— Мы продолжаем свои традиции и ведём исследования, учитывая новые вызовы, связанные с научно-технологическим развитием. В частности, развивается широкая проблематика «Наука и общество». Сейчас технологии требуют социогуманитарного обеспечения. Очевидно, что общество и тратит деньги на эти технологии, и является их потребителем, и беспокоится по поводу возникающих рисков. Мы стараемся эту проблематику продвигать за рубеж, у нас есть новые идеи.

Безусловно, науковедение ориентируется на вопросы, требующие исследований прямо сейчас. Это экономические проблемы развития науки: на что идут деньги, какие исследования перспективны; каковы эффективные организационные структуры науки. Наука меняется, становится гибридной, исследования ведутся на стыке дисциплинарных областей. Много тем имеет полидисциплинарный или трансдисциплинарный характер. Изучаются факторы психологического воздействия на учёных и науку.

Общественные науки довольно специфичны. Надо понимать, что учёный, работающий в области лингвистики, этнологии, антропологии, не получит столько же цитирований, сколько физик, проводящий исследования на андронном коллайдере. Тем не менее это наука, её надо развивать. Мы должны показывать научной общественности, какой вклад вносят наши учёные в социальные науки. Конечно, мы не получим больших цифр на уровне наукометрических баз данных или библиометрических показателей. ИНИОН — та линза, через которую можно увидеть, как развивается социогуманитарная наука в нашей стране.

Сейчас российская наука вслед за экономикой делает разворот в сторону Востока и глобального Юга. Насколько легко нам это даётся и как налаживается практическое сотрудничество с научными структурами этих стран?

А. Кузнецов:

— К сожалению, мы практически два десятилетия не обращали внимания на страны Азии, Африки и Латинской Америки. По большому счёту у нас три проблемы. Первая — дефицит кадров. Истончается слой представителей старой востоковедческой школы, на смену практически никто не приходит. Выпускники, которых готовят МГУ имени М.В. Ломоносова, МГИМО и другие вузы, идут куда угодно, только не в востоковедение. У нас серьёзная проблема с разворотом в сторону Ирана, очень мало специалистов по тропической Африке.

Вторая проблема — разорванные связи. К нам по-прежнему хорошо относятся и вьетнамцы, и африканцы, но мы ушли из этих регионов. Даже в сфере научной информации мы их практически потеряли. Сейчас начинаем оживлять международный книгообмен, но два десятка лет государство не выделяло денег на продвижение российской мягкой силы за рубежом в формате научной продукции наших учёных. В то же время спрос на русскоязычные исследования в мире огромный, и не только в развивающихся странах, но и в Евросоюзе. Сейчас, когда нас в значительной степени отрезали от международных баз данных, западные учёные тоже не могут получить доступ к источникам российской науки, даже если за них надо заплатить, потому что у них нет рублёвых карт. Выяснилось, что интеграция России в мировое научно-образовательное пространство была очень высокой. Если возвращаться к восточным партнёрам, то только в Китае понимали важность международного книгообмена. У нас до сих пор в синологическом филиале несколько десятков наименований китайских научных журналов. А Африку мы почти потеряли, притом что это несколько десятков стран, которые лояльны к России в международных организациях, это огромная сила, на которую надо полагаться, если мы хотим переформатировать мироустройство. Выяснилось, что американцы силами русских востоковедов-эмигрантов проводят экспедиции по африканским странам, покупают всю мало-мальски стоящую литературу по общественно-гуманитарным наукам и комплектуют свои библиотеки. Мы два десятка лет были отрезаны от такой работы. В этом году стали африканское направление реанимировать, но ясно, что пока это узкий ручеёк.

Третья сложная проблема — развитие партнёрских отношений со странами глобального Юга на институциональном уровне. Не секрет, что даже в рамках Российского научного фонда (РНФ) мы имеем весьма куцую программу взаимодействия с арабскими и азиатскими государствами. Даже индийское партнёрство избирательное. Это единственная крупная страна, которая не делает с нами совместных проектов по общественно-гуманитарным наукам, хотя обоснования тому весьма невразумительные.

Каковы стимулы, которые позволили бы молодёжи заняться наукой?

В. Иванов:

— Это большая системная проблема. Говоря о кадрах, необходимо рассматривать систему образования, науку и промышленность в комплексе. Допустим, выпускник школы поступил в институт, окончил его. Но куда ему идти дальше? У нас есть наукоёмкая промышленность с достойной оплатой труда? Вернёмся назад и вспомним, с чего начались 1990-е гг. Первое, что сделали тогда, — сократили наукоёмкую промышленность. Сейчас из крупных госкорпораций мирового класса остались «Росатом», «Ростех» и «Роскосмос». Следующий момент —сокращение числа прикладных институтов. Нет таких организаций —нет и новых технологий. И только в 1995 г. было принято решение о создании государственных научных центров, которые сохранили наш технологический базис.

В конце 1990-х гг. мы начали переходить на Болонскую систему. Многие полагают, что тем самым ввели двухступенчатое образование. Но на самом деле такая система существовала в СССР, только она называлась и работала по-другому. Если студент отучился три-четыре года, то он получал справку о неполном высшем образовании. С ней он мог занимать инженерную должность. В Болонском соглашении есть ещё два основных момента. Главная его задача —создать единое образовательное пространство в Европе. Это означает, что приходится ориентироваться на самую слабую страну, иначе она просто выпадет. Но многие государства, например Франция, наряду с Болонской имеют свою систему образования, посредством которой готовят кадры высшей квалификации и несколько по иным принципам. Вторая задача Болонской системы — вносить европейские ценности во все национальные системы. Хорошо это или плохо? Надо внимательно оценить образовательную систему Советского Союза.

За понятием «высшее образование» скрывалось как минимум пять разных систем. Первая, хорошо известная, —МГУ имени М.В. Ломоносова. Это крупный учебный центр, вместе с которым работают научные институты мирового уровня. Вторая —исследовательский университет, например МИФИ, где соотношение студентов и сотрудников в 1980-е гг. было 1 : 1, при этом институт имел свой завод и ядерный реактор. Третья модель —Физтех. Это была почти в чистом виде Болонская система. Студенты 2,5 года обучались в Долгопрудном, а специализацию получали на базовых кафедрах. Четвёртая система — отраслевая: медицинские вузы, авиационные и т.д. Лидеры здесь —МГТУ имени Н.Э. Баумана и Санкт-Петербургский политех. Наконец, пятая система —завод-втуз ЗиЛ. Люди работали на производстве, получали высшее образование и возвращались мастерами на своё предприятие. Такую гибкую систему, позволяющую готовить кадры для всех отраслей, необходимо восстановить.

Если говорить об обеспечении, то зарплата у учёных не самая большая. Хотя есть указ Президента РФ о том, что их доход должен в два раза превышать средний по региону, выполняется он далеко не всегда. Важный момент —материально-техническая база. За почти 20 лет только сейчас вновь встал вопрос о том, как восстанавливать приборную базу.

Все эти факторы обуславливают выбор молодого человека, отсюда —утечка кадров.

А. Кузнецов:

—У нас есть несколько пробелов в траектории развития молодого специалиста, если он решил выбрать науку. Нормальных стипендий в вузах нет даже для лучших студентов, поэтому работать они начинают со второго-третьего курсов. Бакалавриат дал только один плюс для работодателя: после четвёртого курса можно брать специалиста с высшим образованием. Если выпускник пришёл в академический институт как молодой специалист или поступил в аспирантуру, государство вообще не думает о том, как он будет жить первые два года после вуза. Говорят о грантах, но сначала надо подать заявку, почти год ждать рассмотрения, а ещё ведь грант можно и не выиграть. Если к 25–7 годам он защитит кандидатскую диссертацию, условия несколько улучшатся: начнутся гранты, молодёжные премии. К 40 годам всё это закончится. Если специалист стал звездой, всё отлично. Но если он остался крепким середняком, опять начнутся проблемы, потому что он уже не молодой и не будет задействован в грантах. При этом золотой период —большой соблазн, это время создания семьи, и учёные прекращают расти профессионально. Они понимают, что до 35 лет будут в тренде, продолжат получать гранты, но не делают шага вперёд. Жилищные сертификаты проблему не решают: пять лет до получения, пять после и потом —уход из науки.

Что делать в такой ситуации? Примеры есть. Южная Корея —страна с таким же олигархическим капитализмом, с теми же проблемами в политической системе. Там искусственно создавали государственные исследовательские институты для выпускников вузов, показавших способности к научной деятельности. Они оставались в науке, пока олигархи созревали до того, чтобы запускать отраслевые НИИ в рамках корпораций. У нас эти институты упразднили, корпорации не доросли до создания аналогов. Куда деваться научной молодёжи? Она эмигрирует. Отток идёт постоянно, и не только по финансовым соображениям, в том числе среди гуманитариев. Научные библиотеки обычных зарубежных университетов по составу фондов на порядок лучше, чем в наших ведущих. У нас рыночная экономика. Как изучать бизнес? На Западе приходишь в университет и там в библиотеке рядами стоят годовые отчёты компаний. Понятно, что сейчас эту базу надо переводить в электронный вид, но в России никто банки отчётов компаний даже не ведёт. А в них тем не менее много интересного: о тупиковых ветвях развития бизнеса, о неудачах. ИНИОН это направление будет пытаться развивать.

Вообще, книги в ИНИОН не покупались 20 лет. В позапрошлом году был рекорд: мы приобрели 210 новых иностранных изданий и несколько сотен получили по международному книгообмену. Что такое 500 новинок, когда вы курируете полтора десятка научных направлений? В этом году благодаря вмешательству главы Правительства РФ нам выделят 5 млн рублей на закупку примерно 1 тыс. изданий. А сводный каталог ведущих зарубежных издательств насчитывает примерно 50 тыс. наименований. Институты в срочном порядке должны были отобрать литературу 2020–022 гг. издания, одну книгу из 50, и это презентуется как огромный успех. Деньги от бизнеса на эти цели мы получить не можем: тот не понимает, что это и реклама, и социальная ответственность. Пока максимальный размер субсидии, которую готов дать один из банков, —40 тыс. рублей, притом что одно издание стоит примерно 3– тыс.

Главное —донести до бизнеса, что книги ещё читают, а ведь ещё есть проблема их издания. Многие не понимают, что уход книги в «цифру» сэкономил лишь 20% себестоимости. Ни корректура, ни редактирование никуда не делись. Почему в магазине электронная книга стоит в разы дешевле бумажной? Потому, что ритейлер не берёт большую комиссию. ИНИОН выпускает около 30 периодических изданий, из них пять со статусом RSCI, и десятки книг в год. Поэтому мы имеем представление о ситуации на книжном рынке.

Каково финансирование ИНИОН РАН на текущее комплектование?

А. Кузнецов:

—Нам было выделено 5 млн рублей впервые за 20 лет без какой-либо гарантии того, что мы их получим ещё хоть раз, и в этом главная проблема. Если бы нам каждый год выделяли по миллиону, люди бы расставили приоритеты и заказали дорогие и необходимые многим книги в библиотеку, а то, что требуется отдельному учёному, покупали в частном порядке.

При этом речь идёт об иностранных изданиях. Русскоязычная литература пока поступает по обязательному экземпляру (ОЭ), правда, и здесь есть опасения, потому что определённые силы постоянно пытаются отменить бумажный ОЭ. Хотя и сейчас 13-й, 14-й, 15-й, 16-й экземпляры делятся между ведущими федеральными библиотеками. Те же проблемы испытывает Государственная публичная историческая библиотека России, Государственная медицинская библиотека и др. ИНИОН РАН входит в число ста крупнейших библиотек мира. Если бы у нас был чёткий утверждённый ежегодный бюджет, мы бы иначе выстраивали международный книгообмен, ориентировали учёных на конкретный спектр литературы.

Как должна меняться тенденция развития российского высшего образования с учётом актуальных вызовов?

Е. Гребенщикова:

—При всех сложностях мы стараемся, чтобы молодые люди приходили к нам. У нас есть практика, и МГУ, НИУ ВШЭ, РУДН присылают к нам студентов. Мы их привлекаем на свои научные семинары и конференции, чтобы для них это стало стимулом вовлечься в науку. Конкурс на научные должности у нас доходит до пяти человек на место.

Если говорить в целом о системе высшего образования, то ей предстоит реформирование и надеюсь, что оно не окажется набором резких движений. Болонская система может адаптироваться к современным условиям. При этом надо отвечать на новые вызовы. А выпускник вуза должен иметь возможность идти и в науку, и в реальный сектор, а самое главное, получать практические навыки на стадии образовательной подготовки.

Существовавшие на протяжении 20 лет тенденции: образование в течение всей жизни, дополнительная профподготовка —никуда не уйдут. Но человек должен быть готов к реальной жизни на пороге выхода из вуза. Безусловно, серьёзная проблема связана с подготовкой научных кадров. Аспирантура перестала быть научной структурой, это теперь образование другого формата. Люди, её окончившие, уходят в бизнес, потому что не видят стимулов идти в науку. Формировать эти стимулы надо начиная с третьего-четвёртого курсов вуза.

В. Иванов:

—Представляется, что разговаривать о науке с молодёжью на третьем-четвёртом курсах уже поздно. Начинать надо со школы. На эту задачу направлен проект «Базовая школа РАН». Во многих регионах выделены специальные школы, где профессора академии читают лекции и проводят научно-популярные мероприятия.

На сегодняшний день крупные корпорации исправляют дефекты системы образования за счёт создания в своём внутреннем контуре корпоративных университетов и подготовки начиная со школы в регионе присутствия. Можно ли объединить потребности бизнеса и задачи государства по подготовке качественных специалистов?

В. Иванов:

—Если вспомнить историю МИФИ, то институт создавали изначально под конкретную отрасль — атомную энергетику. Сегодня в 15 регионах есть разные подразделения университета: институты, колледжи, которые плотно работают со школами. Это эффективный подход: с одной стороны, готовят специалистов для крупной наукоёмкой корпорации, с другой —есть широкий набор специальностей, позволяющий выпускникам работать где угодно. В частности, МИФИ —официальный поставщик кадров для МАГАТЭ. У школьников появляется очевидный стимул: они отчётливо представляют, чем будут заниматься.

Когда Вы ожидаете появления российской независимой системы наукометрии и есть ли смысл её интегрировать с проектами зарубежных партнёров, в частности из стран Юга и из Китая? Можно ли распространять опыт сервисов наподобие SciHub?

А. Кузнецов:

—Конечно, мы хотим, чтобы в библиотеках были легальные электронные ресурсы, и у страны есть на это деньги. Почему наши учёные, для того чтобы быть успешными, должны использовать серые схемы?

В рамках Российской библиотечной ассоциации ИНИОН РАН состоит в рабочей группе по подготовке отечественного библиометрического стандарта (мы будем оценивать именно публикации). Наукометрия намного шире (аналитические записки, технические разработки, патенты). В библиометрии мы более компетентны: система Российского индекса научного цитирования выросла из ИНИОН РАН. Но этот подход работает лишь в отношении организаций. Ранжировать людей по библиометрическим показателям нельзя, это порочная практика. Кто внёс наибольший вклад: человек, написавший три монографии, или тот, кто создал лишь одну? На этот вопрос может ответить только эксперт. Но совершенно точно рано защищать докторскую диссертацию тому, кто не написал ни одной книги.

Важный момент —гранты. Там тоже есть порог: число статей в определённых высокостатусных журналах. Как оценить, выполнен грант или нет? По публикациям. Если человек нигде не опубликовался за 10 лет, возникают сомнения, сможет ли он это сделать за предстоящие два года. Но вот написал он три статьи за пять лет или за 25, большого значения не имеет. Может быть, он графоман или «оседлал» очень популярную тему и ему просто повезло. Однако некий минимальный уровень отсечения имеет место.

Что касается организаций, то всегда есть соблазн ранжировать их, чтобы лучшим выделять финансирование, а с худшими разбираться, почему они такие. Но здесь есть нюансы. Если оценивать лабораторию, в которой 10– 15 человек, это работает. Институты на 100–00 сотрудников многопрофильные. В любом из них есть передовые исследования и проблемные. В частности, в ИНИОН РАН сильная политологическая школа, эффективная школа науковедения, неплохие результаты в отдельных сегментах литературоведения, истории, других направлениях. Но есть и проблемные темы. Как это оценивать? Скажем, когда здание сгорело, нас отнесли ко второй категории и мы много из-за этого потеряли в течение восьми лет, пока ждали переезда в новое здание.

Вопрос в том, какой авторитет реально имеет учреждение среди коллег. Коллектив из 200 исследователей в течение года реализует 11 грантов РНФ, впереди нас только три-четыре института социально-гуманитарного профиля. А РНФ по гамбургскому счёту самый честный, понятный и широкий по охвату научный фонд в России. В специализированных конкурсах мы выигрываем больше. Наградами, в том числе молодёжными, по книгам мы тоже не обделены. Российский фонд фундаментальных исследований проводил в своё время конкурс на написание обзорных статей —это была идея продвинуть наши журналы с помощью материалов, которые хорошо цитируются. Конкурс успели провести два или три раза, в один год его выиграли шесть человек от ИНИОН РАН.

Специфика нашего института в том, что мы коммуникационная площадка. В технике есть понятие «ноу-хау», а у нас —know who. Мы действительно знаем, кто чего стоит. Если потребуется вести какой-либо проект по общественным наукам «на острие», мы знаем, как собрать команду. Из ИНИОН РАН в ней будет всего несколько человек, но мы знаем, к кому обращаться. Например, сейчас мы инициируем такой проект, как англоязычные библиографии. Одна будет посвящена африканским исследованиям в России. Институт Африки РАН сделает вступительную статью, а мы соберём 300 лучших российских статей по современной африканистике за последние три года, и аннотации будут на английском языке, запустим международный книгообмен, презентуем сборник на саммите «Россия —Африка» и продвинем русскоязычную науку в международное научное пространство.

Видеозапись представлена по ссылке: https://pressria.ru/20230222/954027874.html .

Материал опубликован в номере май 2023