Произведения Людмилы Улицкой переведены на 25 языков, а литературоведы называют её творчество «прозой нюансов», отмечая, что «тончайшие проявления человеческой природы и детали быта выписаны у неё с особой тщательностью. Сама же Улицкая говорит так: «Я отношусь к породе писателей, которые главным образом отталкиваются от жизни. Я писатель не конструирующий, а живущий. Не выстраиваю себе жёсткую схему, которую потом прописываю, а проживаю произведения. Иногда не получается, потому что выхожу совсем не туда, куда хотелось бы. Такой у меня способ жизни».

— Людмила Евгеньевна, расскажите о Вашем новом проекте «Детство сорок девять».

Это переиздание моей книги, которую я написала десять лет назад. Проект направлен на то, чтобы люди писали о своём детстве. Главное, чтобы эти истории попали в определённое время – 1945–1953 гг.

Вы знаете, учебники по истории пишутся, потом переписываются, раз, и другой, и третий… И вот приходят письма – живая история. Расскажу самую мою любимую историю из числа присланных, очень драматическую (женщина рассказывает о жизни своего отца). Это история мальчика, у которого отец погиб на войне, деда арестовали в 1937 г., и он уже не вернулся. Мама мальчика в 1945 или в 1946 г. снова выходит замуж, и у мальчика появляется отчим. А мама работает медсестрой, и к ней приходит соседка, просит, чтобы эта самая медсестра сделала аборт её слабоумной малолетней дочке. В итоге маму мальчика арестовывают и дают десять лет. Отчиму мальчик не нужен, и вот он остаётся на улице. И тут к нему подходит «уличный» паренёк чуть постарше и говорит: «Ну ладно, мне тебя жалко, и я подарю тебе пол-улицы». Город, где живёт мальчик, очень маленький, в нём много беспризорных ребят, город поделён на зоны влияния, и каждый беспризорник собирает милостыню на своей улице. И вот этот беспризорник подарил мальчику половину своей улицы. Самое главное, что ребёнок не пропал, не сгинул, а всё-таки выжил, впоследствии стал инженером! И это на самом деле дивный счастливый случай, потому что этого мальчика улица не убила, а наоборот, даже дала ему некий шанс на выживание.

Трудно сейчас представить этот мир, который на самом деле не перестал существовать, а существует рядом с нами. Барьер между социально-благополучной и чудовищно-кошмарной нечеловеческой жизнью мы не пересекаем почти никогда. Иногда открывается какой-то барьер, какая-то граница, и ты видишь, что мы живём на самом-то деле в раю. В каком-то смысле мы люди Золотого века, даже моё поколение, а я родилась в 1941 г., и мы знали, что такое бедность.

В письмах, которые мы получаем, есть много моментов и о смерти Сталина, и о переживаниях по этому поводу. Как правило, это письма ностальгические, но не по культу Сталина, а по ушедшей жизни, по детству... И по чувству общности и единения, которого сейчас нет.

Сейчас, когда я начала читать эти письма, мне кажется, книга будет очень интересной! Интересной и для нас, и для детей, которые сейчас читать не хотят. Но мы придумаем что-нибудь, чтобы их привлечь к этому сладостному занятию, которое им малоизвестно. Как это будет развиваться дальше – посмотрим. Выход книги объявлен на 9 мая 2013 г. У нас впереди целая зима работы. Так что пишите, пожалуйста, мы будем рады.

— В одном из интервью Вы сказали, что после написания «Переводчика» больше писать не будете, только драматургию. Что Вас заставило снова взяться за прозу?

— Должна вам признаться, что, написав каждый толстый роман, я всегда это клятвенно обещаю. На самом деле, мне больше нравится писать рассказы. И я в пространстве двадцати страниц чувствую себя лучше, чем в пространстве трёхсот. Но есть вещи, которые прекрасно «берутся» рассказом, ты его начал и закончил на той же неделе, а есть темы, которые вот так не поднимешь! Последняя моя книга «Зелёный шатёр» – в некотором роде компромисс.

В этом году я сдала в редакцию книгу, которая называется «Священный мусор», это не роман, а сборник, в котором много чего: и воспоминания, и какие-то мои выступления, и размышления на разные темы, включая тему чтения и тему сна. Часть книги посвящена моей болезни. Несколько лет назад я переболела раком, это тоже был поразительный опыт. В общем, эта книга, видимо, написана для моих друзей. Она не зря названа «Священный мусор»: наступает такой момент, когда хочется избавиться от всего лишнего. И ты освобождаешься, очищаешься, но при этом понимаешь, что ты ничего не выбросил, что всё осталось с тобой.

— Каково Ваше мнение по поводу динамики изменения нашего родного языка? Считаете ли Вы необходимым вносить изменения в нашем великом и могучем?

— Недавно мне кто-то из «филологических» знакомых прислал текст из Тарту, бывшей школы Лотмана. Этот текст о том, что русский язык сейчас переживает, по ряду признаков, период умирания.

Я совершенно не могу с этим согласиться, но мне приводят лингвистические, филологические доводы: уменьшение словаря, засилье иностранных слов, редукция грамматики и т.д. Но язык всегда в живом процессе, мы же тоже не говорим на языке XIX в., а уж тем более XVIII в. Поэтому, я считаю, что с этим надо смиряться, но при этом говорить на своём языке, не идти навстречу всяким новомодным оборотам. С другой стороны, я помню, что лет пятнадцать тому назад я читала переписку Людмилы Петрушевской с дочкой. Они переписывались с помощью мобильных телефонов, и что же они сделали с языком! Они придумали некий язык на базе русского, безумно смешной и остроумный. Я читала и хохотала.

Там, где есть талант, жизненная сила, наверное, это всё занятно и интересно. А там, где есть только одно сворачивание и редукция – это печально, сделать с этим ничего нельзя, кроме того, что мы с вами должны читать книги своим детям и внукам и пытаться как можно дольше продлить существование языка. Мы живём в каком-то особом времени, когда эволюция человека как вида невероятно ускорилась. И процесс этот мы не можем фиксировать. Как сказал Бродский: «С точки зренья комара, человек не умира…». У нас очень коротенькая возможность смотрения на мир, но у нас есть возможность оставить язык, которым мы владеем, своим детям.

— Каково Ваше отношение к современной литературе, в частности к Захару Прилепину и к Роману Сенчину?

— Сенчина не читала вообще, Прилепина читала, роман «Санькя», который, с моей точки зрения, имеет кое-какие недостатки, но там есть абсолютно гениальный эпизод, который включает Прилепина в колею русских писателей. Он человек, у которого душа болит, а это совершенно необходимо для писателя. Что касается его гениального эпизода: некий герой, у которого умер отец, последний мужчина в селе. Причём, отец очень образованный, преподаватель марксизма-ленинизма, спился и умер. И вот сын везёт его хоронить в деревню, откуда отец родом. Лютый мороз, и до кладбища не добраться, потому что последние 15 километров дороги нет, и парень это знает. Но, тем не менее, это его не останавливает, и с большим трудом они с матерью тащат этот гроб, выпивают бутылку водки. А в это время в деревне среди ночи просыпается пьяный мужик, запрягает лошадь и едет к кладбищу, где встречает совершенно замёрзших людей, и помогает им добраться до кладбища. Вот этот эпизод стоит всего романа.

— В «Казусе Кукоцкого» Вы описали совершенно больного человека, как можно это написать и самому остаться здоровым?

— Дело в том, что я эту старческую деменцию в течении многих лет наблюдала: у меня была тётушка, которая дожила до 95 лет, и я приезжала по субботам помогать её мыть, так как сын и невестка тоже были старые, и не могли сами управиться с ней. Это было совершенно поразительно! Её сын и невестка считали, что она не говорит и ничего не понимает. А когда я приходила и сажала её в ванну, она начинала отмокать и соображать. Каждый раз она задавала мне вопросы, каждый раз одни и те же. Так что у меня есть опыт общения с больными людьми, и ещё я много прочитала, когда писала эту книгу. А в «Казусе Кукоцкого» была очень для меня важная тема, тема «границы» – когда человек живой, а когда он уже мёртв.

— Когда Вы заканчиваете книгу, у Вас есть какой-нибудь особый ритуал?

Я собираю книги с пола, потому что каждая работа связана с огромным количеством чтения. Под конец ходить уже невозможно: уже перелезаешь через груды книг. И вот этот момент, когда всё это я сгребаю с пола, наверное, и есть ритуал окончания работы. Когда весь подсобный материал убираешь, появляется чистый пол. И можно заново его заполнять.

Опубликовано в номере октябрь 2012